«Прерванная дружба», Этель Лилиан Войнич
Oct. 23rd, 2018 12:04 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
clair_argentisПеречитываю сейчас Войнич «Прерванную дружбу». Это предыстория про Овода. За много лет, с тех пор, как я читал впервые, впечатления совсем стёрлись, а сюжет забылся почти полностью.
Сейчас я был просто поражён: там описана история любви между мужчинами, один из них открыто признаётся в любви другому, и наверное, для 1910 года, когда была написана книга, была в культурном коде как бы особая разновидность любви - и в ней, наверное, не предусматривалось ничего телесного, физического, только духовное. Старый добрый английский сёнен-ай.
Между тем, автор описывает зарождение романтической любви и саму любовь, так явно и недвусмысленно, что я даже не знаю, как усердно надо закрывать глаза и какие придумывать оправдания, чтобы считать это дружбой. И нет, я не хочу сказать, что там на самом деле у героев любовь проявилась физически, где-то между строк. Ведь чувства и стремления вовсе не обязательно приводят к действиям, дело ведь не в физическом акте.
С точки зрения сюжета, структуры, динамики - безусловно, «Овод» выигрывает. Я вообще бы, пожалуй, не советовал читать «Прерванную дружбу» без «Овода» (и до него). В «Оводе» раскрываются события, о которых читатель пока не знает, а в «Прерванной дружбе» - кое-что о прошлом, как бы немного развеивается дымка над тем, что уже проскальзывало, но основной упор не на события, а на отношения, страсти, соприкосновение душ - это такой как бы импрессионизм, вереница впечатлений, и чтобы впитать всё заложенное - нужно уже знать главного героя. Знать его самого и его историю.
Можно сказать, что Войнич - автор одного героя. Она очень его любит, любуется им, она зачарована его магнетизмом, и иногда этот магнетизм заметен даже не по поступкам, а только по тональности, в которой автор его описывает. Но всё остальное выписано настолько живо, что такой маленький недостаток разве только умиляет.
И может быть, именно такая заряженность, зачарованность этим образом и позволила ей писать сцены с высоким эмоциональным напряжением. Их здесь много. Они, может быть, чуть менее сильны, чем в «Оводе», но после «Овода» мы-то уже знаем, что будет дальше, и это придаёт впечатлениям особый, острый оттенок. И с одной стороны, в чувствах героев проявляется ошеломляющая открытость, почти обнажённость, и простота; с другой - множество полутонов, штрихов, едва заметных деталей, как будто мелкие волны бегут одна за другой, а потом сливаются в огромную волну, мощную и всепоглощающую.
Атеизм Овода - можно сказать, опорный столп всей его истории, и всей остальной, связанной с ним. Но этот атеизм своеобразный, он не о том, что Бога нет, а о том, что Бог должен быть отвергнут. Бог плох, негоден, он первопричина человеческих бедствий, они мучаются и умирают многие годы у него на глазах, и он должен быть наказан за своё бездействие.
Риварес в «Прерванной дружбе» моложе, ведь всё вот это с ним начало происходить в девятнадцать лет, и Южная Америка - где-то лет через пять после того, как он туда попал, то есть по теперешним меркам он очень юный. Даже в начале 20 века, когда книга писалась, он был - и воспринимался - взрослым, но сейчас вдвойне страшно читать про весь этот кошмар, когда думаешь, насколько люди ещё уязвимые и незрелые в таком возрасте. В тяжёлые моменты Феликс то и дело невольно мысленно обращается к Богу, но тут же одёргивает себя, выплёскивает на Бога всю свою ненависть бессилия, всё то, с чем он не может справиться - а Бог не справился с тем, чтобы защищать его и других, кто так же попал в жернова.
Сущность, которой нет, не стала бы мишенью для такого гнева и отчаяния; но сущность, которая есть, вряд ли могла бы выдержать всё это: анти-молитву, анти-поклонение, пламенный гнев и ярость.
Здесь подвергается нападкам не только сам Бог. Риварес подвергает себя пыткам - душевным и физическим - пускай пассивно, просто не пресекая того, что приносит ему мучения; он то и дело машинально ищет руку, за которую мог бы схватиться, чтобы не утянуло в болото, этой руки не находит (потому что её действительно нет), - и наказывает себя за то, что посмел искать. Но у него самого нет ещё годных опор, он не в состоянии спасти себя, он не виноват в том, что есть в мире что-то сильнее, жёстче и безжалостней, чем он может выдержать; и когда, уже после тридцати лет, он выращивает в себе какую-то устойчивость, ответственность, умение и желание давать опеку более слабым, - то эта его личность во многом изломана, она сформировалась в условиях неподъёмного усилия, и это тот внутренний изъян, который рано или поздно разрушает человека, заставляет сделать неверный шаг и даёт смерти его уничтожить.
И если бы этот человек не имел такой железной воли, такой целеустремлённости, благородства, внутреннего достоинства, закалённого там, где выстоять почти немыслимо, то может быть, на его падение можно было бы смотреть равнодушно.
Его чувство собственного достоинства где-то тесно граничит с болезненной гордостью, перерастая в гордыню. Это парализующий страх показать свою слабость... а собственно, почему? Казалось бы - что такого? Но бывают обстоятельства, когда всё, что у тебя есть - это гордость, вот это чувство собственного достоинства. То, что нельзя отнять, унижая, даже если отчасти уничтожить физически: поломать, изуродовать и заставить плясать под чужую дудку. Он собирал себя по кускам, из осколков, он сам не раз говорит это, но всегда боится, что какой-нибудь новый удар окажется ещё сильнее и заставит потерять самое ценное, без чего жизнь всё равно что кончена, даже если физически человек не мёртв. Этот страх постоянно за его левым плечом, и он не умеет доверять ни другим, ни себе, он постоянно ждёт удара, даже пускай рядом появляются люди, достойные доверия, способные быть рядом по-настоящему. Он считает, что должен - обязан! - преодолеть абсолютно всё, и в то же время постоянно предчувствует нечто, которое одолеть будет невозможно. Беда в том, что он жесток к себе, когда сталкивается с обстоятельствами необоримой силы - и не умеет признать, что его личные сила, воля и гордость всё же не бесконечны. Понимание своих ограничений, принятие того, что ты - не Бог, и никто не Бог, да никто и не обязан быть Богом, - всё это меняет расстановку сил. А так... То, что как-то спасло человека, удержав на грани, в другой раз способно его убить.
Но секрет в том, что герои, конечно, не умирают.
Что бы это ни значило.
Сейчас я был просто поражён: там описана история любви между мужчинами, один из них открыто признаётся в любви другому, и наверное, для 1910 года, когда была написана книга, была в культурном коде как бы особая разновидность любви - и в ней, наверное, не предусматривалось ничего телесного, физического, только духовное. Старый добрый английский сёнен-ай.
Между тем, автор описывает зарождение романтической любви и саму любовь, так явно и недвусмысленно, что я даже не знаю, как усердно надо закрывать глаза и какие придумывать оправдания, чтобы считать это дружбой. И нет, я не хочу сказать, что там на самом деле у героев любовь проявилась физически, где-то между строк. Ведь чувства и стремления вовсе не обязательно приводят к действиям, дело ведь не в физическом акте.
С точки зрения сюжета, структуры, динамики - безусловно, «Овод» выигрывает. Я вообще бы, пожалуй, не советовал читать «Прерванную дружбу» без «Овода» (и до него). В «Оводе» раскрываются события, о которых читатель пока не знает, а в «Прерванной дружбе» - кое-что о прошлом, как бы немного развеивается дымка над тем, что уже проскальзывало, но основной упор не на события, а на отношения, страсти, соприкосновение душ - это такой как бы импрессионизм, вереница впечатлений, и чтобы впитать всё заложенное - нужно уже знать главного героя. Знать его самого и его историю.
Можно сказать, что Войнич - автор одного героя. Она очень его любит, любуется им, она зачарована его магнетизмом, и иногда этот магнетизм заметен даже не по поступкам, а только по тональности, в которой автор его описывает. Но всё остальное выписано настолько живо, что такой маленький недостаток разве только умиляет.
И может быть, именно такая заряженность, зачарованность этим образом и позволила ей писать сцены с высоким эмоциональным напряжением. Их здесь много. Они, может быть, чуть менее сильны, чем в «Оводе», но после «Овода» мы-то уже знаем, что будет дальше, и это придаёт впечатлениям особый, острый оттенок. И с одной стороны, в чувствах героев проявляется ошеломляющая открытость, почти обнажённость, и простота; с другой - множество полутонов, штрихов, едва заметных деталей, как будто мелкие волны бегут одна за другой, а потом сливаются в огромную волну, мощную и всепоглощающую.
Атеизм Овода - можно сказать, опорный столп всей его истории, и всей остальной, связанной с ним. Но этот атеизм своеобразный, он не о том, что Бога нет, а о том, что Бог должен быть отвергнут. Бог плох, негоден, он первопричина человеческих бедствий, они мучаются и умирают многие годы у него на глазах, и он должен быть наказан за своё бездействие.
Риварес в «Прерванной дружбе» моложе, ведь всё вот это с ним начало происходить в девятнадцать лет, и Южная Америка - где-то лет через пять после того, как он туда попал, то есть по теперешним меркам он очень юный. Даже в начале 20 века, когда книга писалась, он был - и воспринимался - взрослым, но сейчас вдвойне страшно читать про весь этот кошмар, когда думаешь, насколько люди ещё уязвимые и незрелые в таком возрасте. В тяжёлые моменты Феликс то и дело невольно мысленно обращается к Богу, но тут же одёргивает себя, выплёскивает на Бога всю свою ненависть бессилия, всё то, с чем он не может справиться - а Бог не справился с тем, чтобы защищать его и других, кто так же попал в жернова.
Сущность, которой нет, не стала бы мишенью для такого гнева и отчаяния; но сущность, которая есть, вряд ли могла бы выдержать всё это: анти-молитву, анти-поклонение, пламенный гнев и ярость.
Здесь подвергается нападкам не только сам Бог. Риварес подвергает себя пыткам - душевным и физическим - пускай пассивно, просто не пресекая того, что приносит ему мучения; он то и дело машинально ищет руку, за которую мог бы схватиться, чтобы не утянуло в болото, этой руки не находит (потому что её действительно нет), - и наказывает себя за то, что посмел искать. Но у него самого нет ещё годных опор, он не в состоянии спасти себя, он не виноват в том, что есть в мире что-то сильнее, жёстче и безжалостней, чем он может выдержать; и когда, уже после тридцати лет, он выращивает в себе какую-то устойчивость, ответственность, умение и желание давать опеку более слабым, - то эта его личность во многом изломана, она сформировалась в условиях неподъёмного усилия, и это тот внутренний изъян, который рано или поздно разрушает человека, заставляет сделать неверный шаг и даёт смерти его уничтожить.
И если бы этот человек не имел такой железной воли, такой целеустремлённости, благородства, внутреннего достоинства, закалённого там, где выстоять почти немыслимо, то может быть, на его падение можно было бы смотреть равнодушно.
Его чувство собственного достоинства где-то тесно граничит с болезненной гордостью, перерастая в гордыню. Это парализующий страх показать свою слабость... а собственно, почему? Казалось бы - что такого? Но бывают обстоятельства, когда всё, что у тебя есть - это гордость, вот это чувство собственного достоинства. То, что нельзя отнять, унижая, даже если отчасти уничтожить физически: поломать, изуродовать и заставить плясать под чужую дудку. Он собирал себя по кускам, из осколков, он сам не раз говорит это, но всегда боится, что какой-нибудь новый удар окажется ещё сильнее и заставит потерять самое ценное, без чего жизнь всё равно что кончена, даже если физически человек не мёртв. Этот страх постоянно за его левым плечом, и он не умеет доверять ни другим, ни себе, он постоянно ждёт удара, даже пускай рядом появляются люди, достойные доверия, способные быть рядом по-настоящему. Он считает, что должен - обязан! - преодолеть абсолютно всё, и в то же время постоянно предчувствует нечто, которое одолеть будет невозможно. Беда в том, что он жесток к себе, когда сталкивается с обстоятельствами необоримой силы - и не умеет признать, что его личные сила, воля и гордость всё же не бесконечны. Понимание своих ограничений, принятие того, что ты - не Бог, и никто не Бог, да никто и не обязан быть Богом, - всё это меняет расстановку сил. А так... То, что как-то спасло человека, удержав на грани, в другой раз способно его убить.
Но секрет в том, что герои, конечно, не умирают.
Что бы это ни значило.